КНИГА СУДЬБЫ. Том 2348. Файл 18154.Жрица бога Сё
КНИГА СУДЬБЫ. Том 2348. Файл 18154.Путь от ее многоэтажки до старенького храма занимал не более четверти часа езды на поскрипывающем от усердия трамвайчике. Хироко был знаком каждый заржавленный болт, которым крепились к двум отполированным стальным струнам рельс темные от сырости шпалы. Недолгая зима укрывала деревянные бруски снежком, а весной их застилали широкие зонтики подорожника.Трамвайчик тоже был ржавым. Его красили каждый год сиреневой краской, на которой трафаретом наносились яркие рекламные слоганы. Но ржавчина упорно проступала на блестящих боках, и уже к концу лета трамвай приобретал свой обычный вид – трудяги, уставшего от монотонности работы.
Обязанности Хироко были столь же монотонными: указать подслеповатому уборщику на сор под Столиком для приношений, сменить свечки в бумажных синих фонариках, налить масла в чашку, которую уже полторы тысячи лет держит в руке Грозный Сё. И присматривать за посетителями, твердой рукой выпроваживая туристов, которые норовили заглянуть за бронзовую спину изваяния.
Работа молодой женщины была не денежной, но очень уважаемой. Родители гордились своей средней дочкой, а старший брат после третьей чашки ситоки всегда просил ее замолвить словечко перед «стариной Сё». Он служил в компании, занимавшейся морскими перевозками, и яркое изображение Грозного Бога украшало фасад их главного управления. Хироко чинно кивала, но никогда не осмеливалась тревожить Владыку Моря такими пустяками.
Ее жизнь была размеренна. И определена на три цикла вперед. Родители уже подыскивали ей жениха, а старшая служительница храма через семь лет передала бы Хироко свои обязанности. А в сорок два года она стала бы…
Трамвай звякнул, и мысли невысокой пассажирки в современном брючном костюме остановились вместе с вагончиком.
Хироко спустилась на перрон и направилась к священной роще.
Хироко свернула на дорожку – аккуратные ромбики красного песчаника – к Западным Воротам и бессознательно придержала шаг. Путь к святилищу занимал здесь минут десять, но женщина ухитрялась растянуть его до получаса.
Эти полчаса были единственным временем, когда она могла остаться наедине с собой.
Песчаник под ее ногами давно побурел от пыли, даже дожди не были способны вернуть ему первоначальный цвет – цвет обожженной глины. Кое-где виднелись заплатки; потрескавшиеся плитки тут же заменялись, но и они казались лишь чуть темнее собратьев. По обочинам стелился вьюнок, порой ему удавалось зацепиться за гибкую метелку дымника, и тогда лиловый воланчик легонько трогал руку женщины.
Но Хироко почти не замечала мира вокруг – ни ласточек, рассекавших голубые лоскуты неба черными ножницами крыльев, ни кузнечика, в оцепенении застывшего сухим прутиком в стыке ромбов. Туфли благополучно миновали живой прутик, рассыпанные зерна дикого риса, случайный прошлогодний листок.
Машинально Хироко миновала низенькие воротца, так же машинально тронула связку колокольчиков, чтобы их звон очистил ее от прицепившихся мелких духов, и свернула в чащу, опять бессознательно выбрав боковую и самую длинную тропу к Первому Святилищу. Ей хотелось еще немного побыть в своем мире.
Мирок этот был прост и незатейлив. Дом недалеко от моря… а ширмы в этом доме расписаны алыми вишнями и драконами в старом стиле… дикий садик с водопадом, дарившим радугу по вечерам… заросший лес за крутым обрывом… бензоколонка в пяти минутах ходьбы от дома... К бензоколонке примыкали лавочка и крошечное кафе на два столика. Стакан горячего чая ей выплескивал автомат, а кусочек пирога с пряностями она просто брала со стойки, не забывая бросить взамен парочку юньков.
Людей в ее мире не было вовсе – вполне естественное желание для жительницы полумиллиардного города. Хироко пустила в свой мирок лишь коршунов в небе и узорчатого ужа, навещавшего ее ради молока из холодного серебристого пакета.
Но ей никогда не было там скучно: она высаживала гортензии под растрескавшимся стволом сливы или уходила на обрывистый берег, где вечно дули морские ветра. Только с ними она и любила разговаривать. Порой она забывалась и заговаривала с ними вслух. Но по дороге к храму ее никто не слышал; старшая жрица приходила часом позже, а уборщик и вовсе ночевал в святилище.
Поэтому и сейчас женщина вслух поприветствовала Южный Ветер, Вэйнэй, а потом мысли увели ее в старый лес, который так же мало походил на ухоженную Священную чащу, как крохотная квартирка на двадцать девятом этаже на старинный дом ее грез. Его узкие тропы были покрыты желтыми и зелеными чешуйками света, а хвощ доставал до локтей. Даже зверей не было видно среди сплетения ветвей и лиан.
Но сегодня ей впервые стало тревожно в лесу, знакомом до каждой паутинки. Хироко ощутила чей-то взгляд.
В Священной чаще.
– Къё те?
«Кто здесь, кто здесь, кто здесь…» – зашептались зеленые сумерки в бамбуковых зарослях.
Среди нежной зелени побегов взгляд не сразу уловил темное пятно халата-сим. Такие носили воспитанники Ораги-тан-сэй, владелицы «полного пансиона для Ненужных Детей».
Хироко снова окликнула, теперь в голосе была ласковая строгость:
– Къё си?
Но ответило только эхо древесного шелеста. Вэйнэй был ленив сегодня и беспечен, – даже узкие нити травы не шевелил своими усами.
В храме было пустынно и темно. Ночные фонарики догорели, а новые просители еще спали или ехали на работу в многоэтажных омнибусах. Приток желающих зажечь «огонек просьбы» следовало ожидать к обеду, часам к трем. Хироко подлила масла в тяжелую чашу, окликнула уборщика, и, не дождавшись ответа, сама вымела обертки от слоеных пирожков с моллюсками. Посетители часто доедали их на ходу, купив у Главных Ворот Подношение богу Сё. Считалось, что такие пирожки за четверть юнька приносят удачу.
Уборщик задерживался, и на шорох в дверях жрица обернулась с маской гнева на лице – бровь поднята, продольная складка прорезала лоб.
Девочка была не из Ненужных Детей. Темно-зеленое платьице только напоминало форму воспитанников.
– Шей, ханкася!
– подоспел уборщик и замахнулся на бродяжку.
– Шей! – выгнала его жрица за расписные ворота и обратилась вежливо к пришедшей: – Къё си?
– Минь…
Словно котенок мяукнул, так слаб был голос.
– И?
Бродяжка заговорила так быстро, что Хироко едва понимала ее слова. Потом на лице жрицы появилась маска изумления – брови подняты, губы в виде иероглифа «солнце».
– Си теричи?..
– Ата, сан-сэй
, – присела девочка на колени в церемонной позе.
Хироко глубоко вздохнула и ушла вглубь храма за широкую – и до потолка – ширму со стилизованными лентами синих миног. Обычно просители ограничивались «малой просьбой», покупая свечи для бумажных фонариков. Но девочка пришла за другим.
Жрица вышла в старинном халате-сим и подала руку ребенку:
– Хотей…
Грязная ладошка была влажной.
Они прошли через чащу криптомерий и очутились на каменистом берегу. Галька была полупрозрачной – море обкатало и заставило потускнеть халцедоны и агаты, подношения перед «большой просьбой».
В пяти хагах от берега в темно-синей воде стояли огромные багряные столбы в виде иероглифа «ворота», а к ним был подвешен гигантский храмовый колокол.
Хироко засомневалась – есть ли дар у бродяжки. Но Минь выронила из рукава зеленый берилл, сбросила платьице и смело шагнула к воде. И удивленно оглянулась на оклик жрицы.
Хироко же аккуратно сняла халат-сим, – теперь ее тело прикрывали только две полотняные повязки, – и подняла девочку на закорки. Тело Минь было легким, и все ребра прощупывались.
Широкая отмель далеко уходила в море, но все же взрослому человеку вода доходила до горла, когда тот добирался к вожделенному колоколу. К тому же бродяжке не хватило бы сил раскачать бронзовый гигант.
Море было холодным, но ласковым.
Хироко пятками ощущала все ту же гальку.
Вблизи бронзовые блики слепили глаза.
Жрица отпустила худенькие детские ножки, и те обвились сами вокруг ее талии. Две пары рук начала раскачивать гладкий купол. Наконец колокол загудел, и будто все море прислушалось к низкому гулу.
Еще через миг цепкая хватка ног ослабела. Хироко испуганно обернулась и увидела лишь глянцевую спину детеныша кита. Тот плеснул хвостом, забрызгав волосы жрицы солеными каплями, и скрылся в воде.
Хироко постояла еще немного, погладила край колокола, но качнуть его снова не решилась. Капли высохли, и соль блестела на черных волосах перламутровыми стразами.
Сон-сей Юраки Чонтэ был старшим менеджером регионального отделения «Суруки», и к своим тридцати годам содержал на своем попечении не только престарелых родителей, но и вдову старшего брата с двумя племянниками. Речь его была безупречна, дар сватовства – достойным, взгляд – прямым.
Хироко в четвертый раз перелила желтый чай и с поклоном подала пузатый чайник гостю. Согласно церемонии чашки следовало наполнять ему.
Белая хризантема уже стояла в нише, а над нею покачивалась в дуновении сквознячка миниатюра на рисовой бумаге – два журавля исполняют брачный танец. Аккуратным столбиком шли иероглифы в левом верхнем углу Белой Грамоты:
Журавли снова
Танцуют на белом снегу.
Верить ли взору?
Это был ясный недвусмысленный вопрос.
Тушь не растеклась – не поплыла ни одна черточка. Но такие грамоты тысячами рисовали жрецы богини Во – за традиционную мзду.
Чайная церемония проходила, как ей и полагалось, в полном молчании. Только стучали едва слышно глиняные чашечки. И из-за неплотно прикрытой рамы доносился порой шум аэротакси. Сон-сей Чонтэ знал церемонию безупречно. Лишь один раз хозяйка поймала его на отступлении от традиции – мимолетный взгляд на цифры часов за ее спиной.
Ее комната была в полтора шага шириной, и, откинувшись, гость уперся бы в идеально гладкую стену с росписью в стиле «дзин» – цветущие ветки вишни сплетались спиральным узором. Но спина сон-сей Чонтэ была пряма, как символ их компании – иероглиф «луч».
Наконец Хироко развернула свиток и взяла тонкую кисточку для туши.
Синие линии размашисто легли на бумагу – но ни одна не расплылась.
Хризантемы
Не успели расцвести.
Первый мороз.
Это был ясный недвусмысленный ответ.
Сиротливые чашки долго стояли на низком столике из светлого ореха.
Сквознячок собрался с силами и сорвал рисовую бумагу со стены.
Хироко подняла раму, и шум городского полдня словно отрезало голубоватой преградой стеклопластика.
Свиток с журавлями был свернут и брошен к трем подобным же – ширма встроенного шкафа вернулась на место. Хозяйка комнаты села на колени и налила себе остывшего чая. Это был ее четвертый, дозволенный традицией, отказ. И следующая встреча закончилась бы гирляндами бумажных цветов, если только она не выбрала бы судьбу Тан – Старухи.
Хироко задумалась. Главная жрица отпустила ее на весь день. Ожидалось, что сон-сей поведет свою невесту отведать печеных мидий с перцем в известную закусочную «Рати-да».
Смех был веселым. Женщина поднялась одним движением и, набросив зеленый платок, шагнула к двустворчатым дверям. Замелькали перед ее глазами перекладины стеклянной шахты лифта, ослепило солнце.
Невесомый платок прикрывал голову от жары и – немного – от шума неугомонного города. Хироко вытащила из автомата пластиковый лист бесплатной газеты, по привычке остановилась у витрины со старинными заводными игрушками – служащий прилежно заводил железными ключиками фигурки кукольного театра «Поти», – купила стаканчик шипучки, чуть не сломав ноготь, когда отдирала прозрачную крышку.
Идея посетить знаменитую «Рати-да» выветрилась из головы жрицы через пару кварталов. Хироко уже хотела нажать на фонарном столбе кнопку вызова такси, когда увидела по ту сторону дороги предсказателя. Эти чудаки иногда забредали в город – полы и рукава их ярко-малиновых одеяний, волочась по земле, были вечно пыльными. Пятиугольная шапочка с ушами, как у собаки чхун, была надвинута у этого предсказателя почти на самые глаза. К нему никто не обращался, но незадачливый «продавец будущего» не унывал, раскачиваясь взад-вперед и хлопая в ладоши с самым безмятежным видом.
Хироко вдруг стало жаль его и, нашарив в кармане пару юньков, она пересекла улицу по воздушному переходу.
Найденная в малиновом рукаве бумажка была вкладышем от жевательной резинки – с изображением поезда.
– Чай ми?
Предсказатель пожал плечами и спрятал юньки за щеку.
Примеру жрицы последовал подросток на роликах и получил вырезанную из журнала картинку – с быстролетом.
На тот же вопрос был тот же ответ.
Хироко сердито нажала на кнопку, и такси бесшумно опустилось рядом через миг.
Но брошенная на асфальт смятая картинка навеяла жрице иные мысли, и вместо дома Хироко направилась на монорельсовый вокзал.
У бабушки она не была с весны.
Чмокнули присоски автоматической двери. Хироко села рядом с водителем – иногда она любила смотреть на блестящую полоску монорельса. Тот был струной натянут в полухаге над мозаичной платформой. Быстролет набрал скорость сразу, и кусочки мозаики слились в многоцветное размытое пятно, как краски на мольберте. Вспышками мелькали опоры стеклянного туннеля.
Хироко перевела взгляд на свои колени, где лежала коробка с засахаренным миндалем для бабушки. Ясуми-тан сохранила к своим девяноста годам не только крепкий разум, но и крепкие зубы.
Серое за двумя стеклами сменилось зеленым. Хироко никогда не задумывалась, что за деревья растут прямо за городом.
В салоне было тихо. Редкие в это время дня пассажиры казались неподвижными цветными тюками на серебристых креслах. Почти все они вышли на станции «Заячий пруд». Еще одна пассажирка – подросток с малиновыми и зелеными «перьями» в рыжих волосах – спрыгнула со ступеньки в высокую траву у «Лягушачьего садка». На этой станции быстролет останавливался лишь по особому требованию.
Хироко раскрыла коробку и бросила в рот желтый от сахара орех. Через пять минут они прибыли бы к «Старому заводу», ради которого и проложили монорельс. Зашипела дверь, и быстролет, оставив на пустынном перроне молодую женщину, отправился дальше – к конечной. Пустым. Ни разу ни один пассажир не направлялся к «Дровяным мосткам», и зачем туда проложили монорельс, Хироко не понимала.
За купами деревьев поднимались кубы и гигантские шары завода. Бетонная площадка была идеально чиста, только чахлый куст сурепки пробился в стыке рядом со стеклянным туннелем. Хироко спустилась к первым заводским зданиям, где можно было взять напрокат мотоцикл. И вскоре лицом ловила теплую волну воздуха, к которому примешивался запах не йода, как в городе, а резины.
Горное селение лежало в стороне от путей цивилизации – к нему вели только разбитая дорога и линия электропередач. На выбоинах в асфальте переднее колесо подбрасывало, и Хироко сбавила скорость. Ее насторожила странная тишина – не щебетали птицы, не стрекотали сумчатые белки.
Улицы поселка тоже были пусты. Лишь покачивались на легком ветерке рекламные щиты, и плясали зеленые тени от кустов над дорогой. Жрица остановилась у аптеки и начала цепью закреплять мотоцикл у велосипедной стойки. Дом ее бабушки был на пригорке, куда вела извилистая тропка с плитками ступенек.
Сзади послышался стук колотушки. Хироко инстинктивно шагнула за дверь и только потом осознала, как напугал ее этот монотонный звук.
По улице, держась тени, шла женщина в цветастом платье. Ее лицо было белым, словно напудренным мукой. Большой ребристый зонт из картона закрывал это лицо от солнца. В руке селянка держала деревянную трещотку и стучала. Рука двигалась как у робота-прислуги – резко, отрывисто.
Звук на мгновение прекратился. Женщина повернула свое белое лицо к окнам аптеки, и Хироко вздрогнула, увидев огромные черные зрачки без радужной оболочки. Жрица затаила дыхание и перевела взгляд на стеклянные полки с пузырьками, на которых уже осела пыль.
В поселке была эпидемия Ночного Помешательства. Странные слухи о ней долетали до столицы – что это психическое заболевание передается при тактильном контакте, что в период обострения больные при виде здоровых пытаются убить их и себя, что заболевшие боятся солнца и питаются лунным светом, что даже кровь их меняет структуру и становится голубой. Еще более глухо ходила молва, что заболевание это не пытаются лечить, наоборот, Империя посылает элитные войска выжигать подчистую поселки со случаями Ночного Помешательства – и больных, и здоровых. Как истинной патриотке, Хироко уже следовало набирать на своем телефоне «001» – опасность была первого порядка.
Вместо этого жрица бросилась через улицу к дому бабушки.
Плитки были врыты в землю наполовину, и сандалии простучали по ним, как молоточки по ксилофону.
Одноэтажная фанза среди зарослей пионов ощетинилась ставнями из рисовой бумаги. Рис был горстями рассыпан и по земле.
– Ясуми-тан, нэни!
Дыхание Хироко было учащенным.
– Хироко?.. – старческий голос был бодрым, а сейчас и суровым. – Маш сэй!
Жрица послушно остановилась на самом солнцепеке.
Тогда дверь открылась. В первый миг у Хироко остановилось сердце – лицо бабушки было белым. Лишь приглядевшись, она поняла, что это рисовая мука, чуть желтоватая от примеси масла.
Бабушка повелительно махнула рукой, приглашая войти.
– Гуэнь гао!
Хироко послушно взяла с земли горсть риса и ступила на рисовые же зерна, рассыпанные у порога.
Только тогда Ясуми-тан крепко обняла ее.
Жрица огляделась – мешки с рисом стояли по углам, бутыль с водой была почти пуста, свитки книг висели на лентах под потолком.
– Чай ми? – склонилась Хироко над раскатанной полосой одного из свитков.
Ясуми-тан села на колени и сложила ладони на животе, по обыкновению сельской учительницы.
– Хаймери!..
Тот же иероглиф часто повторялся и в тексте, выделенный красной краской.
Около аптеки мотоцикла не было.
Хироко в отчаянии огляделась – рисовая маска уже стянула кожу на ее лице.
Ясуми-тан решительно направилась по дороге из поселка, опираясь на пластиковую клюку. Мешок со свитками за ее спиной казался горбом.
Закатные лучи вызолотили листву. Старушечьи ноги шли все медленнее. Ясуми-тан порой хотела остановиться и передохнуть, но, взглянув на солнце, снова прибавляла шагу. Наконец Хироко забрала мешок и, спрятав его в развилке деревьев, подняла бабушку себе на закорки. Мешочки с рисом били жрицу по бедрам.
Еще через полчаса стало ясно, что они не успевают к быстролету.
Сухая, как из рисовой бумаги, рука вдруг указала на тропу, ведущую от асфальта в густые заросли «бычьей травы». И Хироко побежала, задевая брюками серые спелые колоски. А те сыпали и сыпали семена ей в сандалии.
Хижина лесоруба стояла здесь словно с позапрошлого века, так почернели ее бревна. Внутри пахло тленом, висела серая паутина с налипшей на нее пылью. Ясуми-тан, не передохнув, начала затыкать щели рисовой бумагой, велев внучке рассыпать по периметру комнаты зерно из мешочков. Свет одинокого электрического фонаря едва разгонял полумрак, но струйка риса казалась белее молока.
Старушка завесила рисовой ставней единственное окно и села на колени, став похожей на иероглиф «косяк гусей».
Хироко на миг остановилась, и замерла. Тишина угнетала: не были слышны крики даже ночных хищников. Не отвечал и ее телефон в браслете часов, автоматический голос пищал на все запросы: «Невозможно соединиться, приносим свои извинения».
Сквозь щели между бревнами двери было видно, как быстро вечер сменяется ночью.
Ясуми-тан внезапно заплакала – беззвучно, даже без подрагивания плеч. Только струйки слез прорезали в рисовой маске борозды.
Потом и Хироко услышала тихий шепот – он, словно минуя уши, проникал в мысли сразу. Серые голоса шептали о неизбежности смерти, о неизменности смерти, о неизбывности смерти, о…
Жрица с шумом принялась выбивать из сандалий застрявшие семена травы, и голоса отступили.
Но теперь в щели двери уставились глаза – словно десяток человек столпились там, за бревнами, подглядывая за чужой жизнью. Узловатая рука взметнулась, острые зерна ударили дробно о дверь, и глаза пропали, словно ослепленные белой вспышкой.
Чтобы не слушать новую волну шепота, Хироко вполголоса стала распевать гимны богу Сё. Гимны были велеречивы, и их хватило надолго.
Незадолго до рассвета дверь все-таки упала с грохотом, будто сорванная с петель порывом незримого урагана, и на пороге затанцевала серая тень. Жрица удивилась, как точно передавали карнавальные танцоры в масках Ночных Путников эти движения – так гигантский мотылек бился бы о стекло, мельтеша суетливо.
Горсть риса ненадолго отогнала туманную фигуру, и стали видны в небе звезды Рисовой Просыпки, словно и вправду кто-то рассыпал рис из прохудившегося мешка.
А потом начало светать, и с рассветом пришел дождь, серой пеленой замывая все вокруг.
Хироко обернулась и увидела, как бабушка спит, сидя.Дождь умыл утреннее небо, расчертив его радугой на две половинки, и остался в листьях травы сверкающими шариками росы. Солнце вместе с семицветной лентой отражалось в каждой капле, словно это не дождь прошел, а зеркало разбили.
Хироко подняла бабушку на руки, как ребенка, и зашагала по тропке к шоссе.
Колосья травы вдруг качнулись, и женщина увидела чью-то серую мохнатую спинку. Зверек мчался стремглав – в обратную сторону. В горы. Хироко удивленно оглянулась и замерла. Из старой дубовой рощи выскочила дикая лань – эти сторожкие животные считались почти мифическими, так редко попадались они на глаза людям. Но сейчас лань будто не заметила две человеческие фигуры среди колосистых волн – она стрелой летела к виднеющимся вдали пяти белым шапкам Фы-жон.
Жрица размышляла только одно мгновение, а когда ей прямо под ноги выкатился ушан, то побежала следом за нечаянным проводником.
Они давно миновали и хижину, и дубовую рощу, и одинокую криптомерию, и опутанные вьюнком камни. А звери все скакали и бежали – выше, выше, прочь от неведомой опасности. Хироко в отчаянии оглянулась и опустила крепко спящую старуху в перепутанные заросли вьюнка и дикого горошка. Ясуми-тан тяжело вздохнула во сне.
Порыв теплого ветра растрепал волосы жрицы так, что женщина не сразу увидела возникшую из кажущейся пустоты фигуру в синем плаще.
А, увидев, опустилась на оба колена и склонила в почтении голову, так что ее спина стала похожа на иероглиф «мельничное колесо».
Вэйнэй, Южный Ветер, издавна считался союзником бога Сё, а также покровителем маленьких детей и стариков. Переменчивый его нрав так же был хорошо известен. Вот и сейчас Вэйнэй предстал жрице цветущим юношей с соломинками в розовых кудрях, губы его были красны, будто он всю ночь пил сливовое вино с красавицами квартала Во-шин. А глаза, словно капли росы, отражали небо – Хироко видела в них только солнце и тускнеющую радугу.
Южный Ветер бережно поднял Ясуми-тан на руки, а молодой женщине бросил полу своего плаща. Хироко вцепилась в скользящую под пальцами ткань, обеими руками намотав полу плаща на кулаки, и через миг почувствовала, как ее ноги оторвались от земли. Порыв ветра поднял ее над цветущим лугом и дубовой рощей с развалинами забытого храма – серые стелы казались отсюда простыми камнями – и увлек в горы.
Когда Вэйнэй опустил их на голубоватую наледь под скальным уступом, Хироко увидела уже не юношу-гуляку, а скромницу с набеленным лицом и костяными гребнями в зеленых волосах. Девица сняла с себя синий плащ и укутала старую женщину с почтительностью послушницы храма Дак-тон.
Хироко снова округлила спину мельничным жерновом.
А потом ветер пронесся мимо них мальчишкой-газетчиком, бросившим на лед какой-то мешок.
Это были свитки бабушки Ясуми-тан.
С вершины Третьей Горы Фы-Жон был виден Город. Он торчал шпилями небоскребов, в стеклах верхних этажей уже плясали солнечные блики. Но внизу все было окутано тенями, и улицы казались провалами в бездонные пропасти. А левее, в морской бухте, утренний свет обрисовал контуры газовых вышек на огромной плавающей платформе, – людей не было заметно, даже подъемные краны отсюда выглядели игрушками детского конструктора.
По искрящейся голубой глади тянулись белые шлейфы от прогулочных катеров и яхт-белокрылых мотыльков.
Тишина была такая, что Хироко задохнулась от холодного воздуха и внезапно подступившего ужаса. Жрица глянула вниз и увидела волнующееся море белых, бурых, коричневых, серых спин. Звери жались друг к другу, как растерянные дети.
Море вдали внезапно откатилось, увлекая за собой игрушечные кораблики. А потом волна хлынула на сушу, опрокинув вышки платформы, закружив в водоворотах катера и невесомые яхты, проникая в темные ущелья улиц, разбивая сверкающие панели высотных реклам. И шпили небоскребов как будто потускнели – вслед за гигантской волной с моря шел шторм. Тучи не ползли, катились такими же огромными волнами, слоились одна на другую мохнатыми шкурами, не пропуская ни лучика солнца.
Хироко отвернулась, не в силах на это смотреть. Ее господин, бог Сё, все-таки обрушил на город давно обещанную кару.Хироко добралась в Город глубоко за полночь. Перрон был усыпан стеклом, мозаичные плиты скрылись под слоями ила и разбитого пластика. Металлический каркас туннеля был причудливо изогнут будто рукой художника-шариста.
Жрица проехала, не останавливаясь, мимо касс – старенький мопед, позаимствованный в суматохе на резиновом заводе, уже чихал, – и выбралась в город. Улицы без привычных неоновых щитов и фосфоресцирующих огоньков, которыми обозначались линии электропередач, пугали. Видны были только фонарики Ночных Касок полицейских, которым хватало работы. Слышались стрельба и звон витрин. Первым опомнился клан Хитзя, его люди уже вышли грабить магазины и лавочки.
Дом Хироко был цел, волна только выбила стекла до четырнадцатого этажа. И не работал лифт. Жрица уже привычно взвалила бабушку на спину и в кромешной темноте направилась к лестнице. Ясуми-тан только беззвучно плакала.
Ступени казались бесконечными.
Но дверь послушно отъехала на прикосновение знакомой руки. И в голубом свете молодая женщина увидела, что на стене ее комнаты все так же цветут вишни, – в окно заглядывала полная луна, которая нынче безраздельно царила в небе. Обычно света красавицы Ли не было видно из-за электрической гирлянды казино на тридцать третьем этаже дома напротив, но в эту ночь луна смеялась над недолговечными светильниками людей.
Хироко опустила жалюзи и зажгла одну из храмовых свечей. Огонек сквозь бумажную стенку синего фонарика освещал лишь край столика. Холодильник в нише давно подтек водой, но залежавшиеся перченые пирожки и сыр в обертке-фольге показались самым лучшим ужином усталым женщинам.
Уступив бабушке вторую нишу и циновки, жрица устроилась прямо на полу, подложив под голову только деревянный валик. Еще несколько мгновений мелькали перед ее закрытыми глазами перекладины туннеля, по которому ехала она весь день, все время страшась увидеть бьющий навстречу луч быстролета. Но потом бог сна Кхе сжалился над нею и увел в страну забвенья.Стук был монотонным, как у трещоток хаймери. Спросонья женщина решила, что они так и заснули в горной хижине – вокруг было темно. Память нахлынула сразу, как разрушительная волна моретрясения. Хироко даже застонала коротко, осознав все это – и тяжелую дорогу, и страх за судьбы родных и знакомых, и неисполненный долг младшей жрицы, не оказавшейся в храме в нужное время. И бабушку необходимо было срочно показать врачу, – если в городе остался в живых хоть один геронтолог-психотерапевт.
Стук в пластиковые створки двери не прекращался. Женщина встала, подняла жалюзи, заставив себя не смотреть вниз, потянулась за халатом и только тогда поняла, что уснула одетой. Светлые брюки были испачканы соком травы и машинным маслом.
За дверью стоял робот-полицейский, который механическим, без интонаций, голосом оповестил, что старшую жрицу Хироко-сан-сэй желают срочно увидеть в Храме бога Сё для дачи показаний. Выяснять что-либо у посыльного было бесполезно – такие же роботы тысячами разносили повестки проштрафившимся водителям и нерадивым налогоплательщикам. Программы в них были только три: опознать нарушителя, сообщить ему о повестке и привести последнего в участок. Редко кто осмеливался возражать, и четвертую программу – вызов полицейского патруля – активизировать забывали.
Хироко тут же под недреманным зеленым оком полицейского переоделась в первое, попавшееся под руку, платье и, взглянув с беспокойством на спящую Ясуми-тан, шагнула за роботом. Лифт по-прежнему не работал, и лестницу они из-за неторопливого шага посыльного преодолевали минут сорок. Жрица повиновалась безропотно, только один раз задержалась возле «уличного бармена», – к ее удивлению, баночки «Ри с шипучкой» выкатилась из автомата беспрепятственно.
Дворники уже подметали улицу, деловито жужжа между собой. Несмотря на первые лучи солнца, кроме машин никого не было видно.
Трамвайчик до храма не ходил. Но робот встал на рельс и покатился, не оглядываясь, успевает ли за ним человек.
Хироко почти бежала, неотрывно глядя под ноги, – вместо подорожника между шпал торчали обломки пластика, валялись железные болты и прочий мусор.
Еще издали женщина увидела возле Главных Храмовых Ворот медицинские автомобили «безотложной помощи». Санитары в серых халатах вынесли носилки с телом. Тело было накрыто белой простыней – знак того, что пациент уже скончался. Еще двое дюжих мужчин выбежали с другим телом – под простыней желтой, – и сирена заорала на весь квартал, требуя немедленно пропустить «безотложку» к ближайшей больнице.
Хироко машинально кивнула полицейскому, – уже человеку, с обвисшим от усталости лицом, – бессознательно ахнула, когда перед ней откинули белую ткань, кивнула, подтверждая, что погибла старшая жрица Владыки Моря. Строгие черты лица немолодой женщины были изуродованы кровоподтеками.
Так же неосознанно новая старшая жрица храма – а обязанности Саваки-тан-сей теперь по обычаю, освященному столетиями, переходили к младшей жрице, Хироко-сан-сей… – так же неосознанно она подписала уведомление об административном штрафе в 1000 осо за прогул. И полицейский с облегчением сложил ладони на груди, слагая с себя полномочия по охране храма, тут же вскочил на мотороллер и помчался по другим, столь же срочным делам.
Санитары пронесли мимо еще одно тело, прикрытое так небрежно, что Хироко без труда узнала мертвого уборщика. Казалось, он тоже умер от побоев.
В недоумении молодая жрица прошла по мраморным плитам, ведущим от Главных Ворот к Первому Святилищу – все вокруг было разломано, затянуто морскими водорослями, усыпано сором. Но не только цунами было тому виной. Волна могла бы вырвать кусты с корнем, но не срубить их…
Ворота Святилища были сорваны, Столик для подношений опрокинут, синие бумажные фонари и вовсе пропали. Но самое главное, – Хироко ахнула в ужасе, – статуя бога Сё была повалена на пол и изрублена на мелкие куски. До женщины медленно доходила суть произошедшего – стихия толпы оказалась не менее разрушительной, чем морская.
Хироко выскочила из храма и побежала к Священной чаще. Но та пострадала меньше – лишь немногие стволы бамбука были срублены или сломаны волной, а на многовековых криптомериях топоры и вовсе не оставили следов – спилить их было бы под силу лишь лесопильным машинам «Пей-сон». А вот трава под стволами была словно слизана шершавым языком.
Женщина, себя не помня, очутилась на берегу моря и увидела чистый мелкий песок вдоль всей косы, ни одного прозрачного камешка не осталось у прибрежной кромки – Владыка Моря забрал подношения людей.
И столбы с тяжелым колоколом так же незыблемо стояли в спокойной теперь воде. Блестящий купол сиял на солнце как ни в чем не бывало.
Хироко вернулась в храм и начала уборку почти так же машинально, как делала все в это утро, – руки сами подмели пол и подняли Столик для подношений, ноги сами спустились в подземное хранилище за новыми фонарями. Развесив гирлянды, жрица поднатужилась и протащила по ступеням новую статую бога моря Сё – меньше размером и не столь грозную на вид.
Теперь о разгроме в храме напоминали только сорванные ворота.
Хироко испуганно обернулась на шум. Но это были первые робкие посетители. Испугавшись гнева Моря и собственного гнева, они спешили замолить свои грехи.
Вскоре Столик для подношений ломился от принесенных даров.
Хироко вернулась домой спустя сутки, когда Главное Управление Храмов прислало ей на смену новую младшую жрицу. Закат уже наливался яростью Быка Фух. По улицам мелькали туда-сюда люди в белых фуражках.
Руки женщины оттягивали свертки с едой – обычай позволял старшей жрице брать себе из подношений богу Сё седьмую долю. Молодая женщина понимала, что магазины в городе вряд ли заработали, и набрала упакованных в пластик продуктов без угрызений совести.
Бабушка открыла двери на стук локтя, и по ее белому халату-сим жрица поняла, что несчастье не обошло и ее семью. Но думать об этом сейчас Хироко была не в силах.
Она вывалила мясо и овощи на столик, начала зубами разрывать пластик. Из-за голода и жажды прочие чувства притупились. Предприимчивая Ясуми-тан ухитрилась где-то найти чистую воду, и чашка желтого чая смочила пересохшее горло молодой женщины.
Только после ужина бабушка подала внучке свиток: по обычаю о смерти близких не говорили вслух.
Старый плющ поник.
Так и я, без опоры
Доживу свои дни.
Официальное извещение для Хироко-сан-сэй о смерти ее родителей лежало тут же – в свитке.
Жрица бога Сё опустилась на циновку и закрыла голову руками.
В комнате стремительно стемнело, чай вскипел, а потом остыл в чашке… А она всё сидела, не шелохнувшись.
Стук в дверь показался раскатом грома.
Хироко нехотя поднялась, откатила створку и получила из рук посыльного в белой фуражке еще один свиток. Служба Оповещения работала в эти дни без отдыха.
Почти не понимая, женщина смотрела на аккуратные иероглифы, пока посыльный любезно подсвечивал ей фонариком.
Журавлиный клик
Слышен над полями,
Потеряла друга.
Из свитка выскользнул бланк компании «Суруки».
Хироко подняла бумагу, сунула посыльному юньк и закрыла дверь.
Ясуми-тан зажгла автономную электролампу, про которую ее внучка совсем забыла, и поднялась. Обе женщины с изумлением уставились на листок, в котором извещалось, что «в связи с героической гибелью на своем посту почтенного сон-сея Юраки Чонтэ Компания обязуется выплачивать его невесте, почтенной сан-сей Хироко, пенсионное содержание в пять тысяч осо ежемесячно в течение семи лет, или до ее замужества».Хироко затеплила огонек в крошечной корзинке, которая умещалась на ее ладони, и отпустила в небо шар, наполненный «летучим газом». Сотни таких же шаров из рисовой бумаги, расписанной золотыми драконами, уже несли в своих корзинках Души Мертвых к Небесным Садам богини Хэнь.
Все небо над Городом наполнилось белыми сферами, под которыми мигали на ветру огоньки. Если ветер задувал язычок пламени, то Душа из-за тяжести ошибок, совершенных в Земной Обители, не могла подняться в Священные Сады, и была обречена на целый год скитаний в Подземном Чертоге бога Гун. А если никто из родственников не зажигал Теплый Огонек на следующее лето в Месяц Ягод, то она могла сгинуть в Темных Лабиринтах навсегда.
Но сегодня Братья-Ветра были милостивы к умершим, и не надевали своих плащей. Огоньки таяли в черном небе, но ни один из них не погас, пока видели глаза провожающих.
Ясуми-тан смотрела в бездонное небо, не мигая, как будто видела, как ее дочь вступает под Арку, увитую неувядающими хризантемами.
Хироко повернулась и достала высокую бутыль с наливкой из кислых слив, предлагая по стаканчику каждому, кто желал вместе с нею вознести молитву за успокоение ее родных в Садах богини Хэнь. Бутыль скоро опустела – в толпе было немало ханкася, которые всегда были готовы произнести молитву за рисовый пирожок вместе с глотком крепкого напитка.
Оставив остатки снеди на столе для подаяний все тем же бродяжкам, жрица принялась разыскивать в толпе почтенную Чонтэ-тан, которая вместе с двумя внуками поминала не только старшего сына, но и единственную невестку. Хироко впервые посетила их дом в Западном Квартале две недели назад, и с той поры ежедневно навещала оглушенную несчастьями старуху, чем престарелый супруг тоже не мог быть опорой поредевшей семье.
– Хироко-сей! Хироко-сей! – неуместно громкими на такой церемонии возгласами приветствовали молодую женщину Юсси и Тагочи, племянники почтенного сон-сея Юраки Чонтэ, четырех и шести лет от роду. Хироко всегда приносила им яблоки или заводные игрушки, и за краткое время стала в детских глазах кем-то вроде новогоднего Путцигеля, - Путси-гё на местный лад.
Чонтэ-тан прикрикнула на внуков и обняла почтительно склонившуюся перед нею жрицу. Хироко так и не решилась рассказать о своем отказе ее сыну, и просто решила отдавать большую часть незаслуженного пособия обедневшей враз семье. Пенсия родителей Юраки Чонтэ была вдвое меньше, чем доставшаяся молодой женщине.
Толпа начала редеть – долг перед Душами был исполнен, а завтра Городу предстояло включиться в привычный рабочий ритм.
Проводив пожилых женщин к стоянке аэротакси, Хироко отпросилась у своей бабушки немного погулять. Ясуми-тан кивнула, понимая, какие важные перемены произойдут в жизни внучки уже на следующий день.
Такси бесшумно сорвались с места, и женщина осталась одна.
Она не знала, куда ей идти.
Раньше ночные прогулки неизменно приводили жрицу к морю, на набережную или к пустовавшей по ночам песчаной косе. Но теперь Хироко даже смотреть не могла в сторону черной глади, в которой тонули бесчисленные звездные гирлянды.
Хироко неторопливо пошла по проспекту, освещенному гирляндами фонарей. Город вернул былое великолепие буквально за месяц. Электронные часы высоко над кустами жасмина указывали еще и на падение атмосферного давления и смену ветров. Скоро, скоро с гор подует Северный Ветер, Ляувэй, неся с собой оранжевое покрывало, которое он накинет на листву парков и садов.
С соседней улочки донеслось мяуканье саксофона, – кто-то изливал свою печаль в заунывных звуках, в которых едва угадывалась мелодия.
Хироко наконец присела у журчащего фонтана и долго ловила пальцами упругие прядки воды.…Ей снился фокусник. Он клал на ее плечи игральные карты и превращал их в погоны. Соседка рядом с нею смеялась и скидывала такие же карты себе на колени, не давая завершить фокус. Человек в черном цилиндре смотрел на легкомысленную девицу грустными глазами, и предлагал всем разоблачить его обманы. К своему удивлению, она разумно и просто начала рассказывать, в чем суть дела, а фокусник смотрел на нее так же грустно, и она понимала, что он не тот, за кого себя выдает, а пришел увести ее. И было так же сладко и страшно, как в детстве, когда она впервые села на карусель…
Хироко проснулась резко, и первой ее мыслью было – она опоздала! Тату-салон закрылся, и она никогда, никогда не станет жрицей бога Сё! Страх тоже был откуда-то из детства, когда она боялась опоздать в школу.
Тату-салон состоял из двух половин. В одной почтенный старец выкалывал серебряной иглой священные знаки, испокон веков указывающие на отличие жрецов от военных, а имперских чиновников – от прочих торговых людей. В воздухе курились благовония заморского сандала, а по стенам были развешаны свитки с иероглифами успеха и процветания.
Во второй половине салона татуировки, проколы всевозможных частей тела и прочие модные «царапки» предлагались самой «нонконформистской части горожан» – подросткам от двенадцати до двадцати четырех. Тут в воздухе отчетливо витал запах «травки», а на белых пластиковых стендах вдоль и поперек зала висели рекламные плакаты: черепа с костями, молнии и стрелы, эмблемы известных мото- и автокомпаний – «для неукротимых и дерзких», а самые невероятные флористические мотивы – «для нежных и удивительных». Еще больше продавалось однодневных наклеек с персонажами известных «стерео».
Хироко и вправду опоздала к назначенному сроку – прямо перед ней прошел с недовольным видом парень в классическом костюме чиновника.
Женщина опустилась на массивную дубовую скамью. Насколько она понимала, наплыва посетителей на ее половине не ожидалось. Зато в пластиковых креслицах напротив сидели несмотря на ранний час несколько подростков. Девочка с зелеными волосами, которые из-за красных «перьев» смахивали на маковую клумбу, ожесточенно щелкала ногтем по кулончику, отчего тот разразился наконец хриплыми криками радиотрансляции. Кулончик был прицеплен клипсом к уху и стих. Парень в желтой кожаной куртке лениво кидал в род леденец за леденцом. Остальные попросту дремали.
Хироко не боялась предстоящей операции. От инъекции рука надежно онемела бы, а к старому иероглифу и добавить-то пришлось бы пару штрихов – которые не будут саднить слишком долго. То ли дело в давние времена, когда посвящение в жрицы было истинным испытанием.
Вероятно, не будь этого получаса размышлений, она никогда бы не сделала то, что она сделала… А так решение пришло к Хироко, словно блестящее белое зернышко риса, очищенное от шелухи.
Через несколько минут женщина несмотря на возмущенные вопли подростков из очереди подставила предплечье под выжигательную машинку модного татуиста, который превратил строгий иероглиф в замысловатый орнамент, напоминающий пару обнявшихся ящериц.
Хироко навсегда перестала быть жрицей Грозного бога Сё.Круглые камешки торфа глухо простучали о стенки глиняного горшка и остались лежать горкой. Хироко разровняла их и даже вытащила горсточку, чтобы они заполняли горшок не больше, чем на треть; потом женщина высыпала землю из бумажного пакета и стеклянным совочком сделала углубление. Ее напарница уже очистила ножом корень фиалки, обещавшей, как гласил каталог, «принести утреннюю свежесть рассвета в ваш дом». Уже осенью фиалка, прижившись, выпустила бы розовые махровые бутоны.
Работа в цветочном магазине оставляла Хироко не меньше времени для размышлений, чем ее труды в храме. Но и не больше. Пока руки выполняли движения, довольно быстро заученные, мысли одна за другой серыми мышатами сновали в голове – заплатить сегодня за аренду квартиры, купить миндаля для бабушки и новую игрушку для детей, сводить Ясуми-тан к доктору (бабушка все чаще стала жаловаться на боли в суставах), заказать себе притирку для рук (от постоянной работы в перчатках кожа начала шелушиться)…
К просторному магазину примыкала мини-оранжерея, где на полочках бесчисленными рядами стояли цветы. Однако они не радовали глаз, поскольку их шеренги напоминали строй имперских солдат.
Хироко снова дала себе слово просмотреть нынче же электронную доску объявлений с предложениями новой работы. Убирать листья в городских скверах казалось ей и то заманчивее.
Лампочки замигали, погасли – и тут же включились снова. Из-за перебоев с электричеством многие магазины обзавелись новинкой сезона – батарейка, более похожая на клипс, обеспечивала теплом и светом стандартный дом на «солнечные сутки».
Почти сразу мелодично пропела сирена – закончилась третья смена.
Хироко стянула перчатки, сняла прозрачный комбинезон и вышла из оранжереи через задний вход. Хотя по небу еще были размыты сиреневые остатки заката, в тени многоэтажки на тротуаре горела панель, указывающая путь пешеходам. В таких проулках фонари были невыгодны, – слишком много находилось охотников их разбить.
Несмотря на поздний час, духота облепила лицо женщины плотной маской. Месяц Рос выдался на редкость жарким. Даже Служба Погоды и Прогнозов не помнила такой аномалии, не говоря уж о стариках.
Но листья на кленах алели, будто не замечая затянувшегося лета, и когда Хироко шла через крохотный парк, их опавшие собратья шуршали под деревянными подошвами, как листочки рисовой бумаги.
В сквере через дорогу расположилась компания подростков. Они сосредоточенно играли в «чон» – кости раскатывались среди травы под светом фонаря рубинами и опалами. Под лавочкой уже стояла батарея пивных банок. Мусорный ящик тоже был ими забит.
Хироко остановилась на минуту, а потом достала горсть юньков – почти бездумно. Если бы первый бросок был неудачным, женщина улыбнулась бы и пошла к магазинчику, россыпью таких же цветных камней-гирлянд зазывавших из-за листьев клена. Но выигрыш в семь осо вызвал у Хироко что-то вроде чувства вины – получалось, что она обобрала этих юнцов, явно спускавших в «чон» свои стипендии.
А потом она и вспомнить не могла, как все с той же компаний в кожаных цветных куртках, в бесчисленных браслетах из пластика и железа, и с самой невероятной палитрой красок в растрепанных во все стороны волосах… – как она очутилась в танцевальном зале, где завывала музыка, и так же громко завывали игровые автоматы. Хироко не понимала даже, кому и что она проигрывала, и почему в ее руках оказывалась то горсть конфет или жетонов, то чей-то оранжевый браслет, то бумажные банкноты.
Опомнилась она в вагоне быстролета – вся компания решила отправиться на ночевку в «Лягушачий садок», место, где бы их не рискнули искать не только родители, но и стражи порядка. Хироко догадывалась, зачем туда отправилось большинство парочек. Вот и ее локоть прихватила ладонь парня, чей нос украшала пара колечек, а под бровью качалось еще одно.
Но локоть неожиданной спутницы он выпустил безропотно, едва женщина недовольно повела плечом. В «Садке» приветствовалась только полная свобода.
За окнами была блестящая чернота, когда вся компания ссыпалась с подножки быстролета, оставив Хироко одну в пустом вагоне. Женщина подумала и решила задремать – до конечной лету было еще минут сорок, а там, развернувшись по кольцу, скоростной поезд направился бы обратно в Город. Придумав отговорку для бабушки, которая непременно поинтересовалась бы, где ее внучка гуляла до трех ночи, Хироко откинулась на спинку кресло. А потом сон ее стал такой же черной блестящей лентой, как та, что летела за окном вагона.– Мирсата, сан-сей!
Хироко потрясла головой, не вполне понимая, где она и что с нею… Над креслом возвышался вагоновожатый в синей униформе, цвет которой был не насыщенным, как у жрецов Сё, а скорее, зеленоватый, но все равно вызвал у нее неприятные ассоциации. Женщина поднялась, взяла куртку, которая тяжело звякнула, и послушно покинула вагон. Все вокруг окутывал густой, почему-то тоже зеленоватый туман.
Хироко не сразу поняла, что вышла не на перрон Городского Вокзала. А когда присмотрелась, было поздно. Быстролет скрылся в зеленоватой пелене.
Ветерок подул, и туман осел на коже прозрачными каплями. Женщина поежилась и натянула куртку. Та опять звякнула тяжестью по бедру. Хироко сунула руку в карман и вытащила – кленовый листок, мелочь, двухсотенную осо, леденцы в прозрачной баночке высотой с полпальца, чей-то браслет. Крупной купюры у нее раньше не было точно.
Расписание утверждало, что быстролет появится на станции «Дровяные Мостки» только через три часа. Утро было самое обычное для Месяца Рос – туманное, ветреное, сырое.
Хироко решила поискать закусочную. Видно не было ничего и в трех шагах, но дорожка из фигурного кирпича вывела ее к одноэтажному домику с характерным иероглифом «миска».
Внутри было тепло, сумрачно и пустынно. Кофеварка выплеснула горячий напиток в подставленный бумажный стаканчик, который женщина сама взяла из пирамидки рядом с блестящей машиной. Тут же на столике лежали пирожки на картонных желтых кружках. Табличка с ценами заверяла, что за все это удовольствие нужно опустить в прорезь кассы всего три юнька.
Пирожок был с чесноком и рисом.
Хироко села у окна и рассеянно смотрела, как туман оседает на зеленой сухой траве и прутьях низеньких оград, – ни одна не была похожа на другую. Вот рыбки плыли хороводом, вот липовые листья заплетались гирляндой, вот сцепились усы лесного горошка. Солнце выглянуло неожиданно. И все обрело цвет – и флажок на крыше соседского дома, и крылья сороки, слетевшей на ограду, и красная шляпка фонаря. Кот – рыжий, как солнце на флаге Империи, – выбрался из куста жимолости и начал лениво вылизывать живот, приподняв одну лапу.
В Городе в это время уже сновали бы мусорщики, и бежали, скрывая зевоту, первые курьеры.
Хироко вышла на улочку и побрела вдоль домиков, почти игрушечных в своей аккуратности, – взгляд выхватывал то забытую куклу на скамейке, то оплетенную вьюнком беседку, то табличку «Сдается на зиму. Срочно». По-прежнему не было видно ни души.
Женщина поймала себя на мысли, что впервые идет по совершенно безлюдной улице. Даже ветер перестал хлопать флажками на крышах павильонов.
Звездчатые кирпичи вскоре сменились серебристым от росы гравием, а потом дорожка превратилась в тропу, ведущую в лесок молодых сосен. Среди хвои под светло-желтыми стволами иногда мелькали ягодки – фиолетовые, красные, голубые. Дятел простучал вдалеке и смолк, испуганный собственной смелостью.
Тропка вывела на высокий обрыв, с которого вели крутые, да еще и песчаные ступени.
А внизу лежало озеро, – голубое, как небо. Клочки тумана еще плавали над водой, как облака. Озеро терялось из виду в серой дымке, но пока видел глаз, вдаль вели деревянные мостки, выкрашенные белоснежной краской. Вода чуть слышно плескалась вокруг белых опор. А в дымке желтели два пятна – это горели фонари на самом краю мостков.
Женщина села на краю обрыва и долго вглядывалась вдаль, пока солнечные лучи не растопили серое марево, и взору не явился пестрый лес на другом берегу озера.Хироко повернулась, потянулась, и рука ее, не найдя привычной преграды стены, больно ударилась о деревянный пол. Женщина полежала еще немного, бездумно глядя, как первые снежинки и последние бурые листья летят в переполохе под холодными плетями Вэй-Чоя, Восточного Ветра. Окно спускалось почти до самого пола, оттого в просторной спальне было прохладно. Новый дом Хироко отапливался жаровнями, чьи упругие меха каждый вечер нагоняли в комнаты горячий воздух, но каждое утро холодные пальцы Вэй-Чоя проникали сквозь тонкие бамбуковые ставни и собирали тепло, как паутину – осторожно, но неутомимо.
Ясуми-тан уже гремела на кухне котелками. Пожилая женщина привыкла к деревенской утвари, а потому легко управлялась и с открытым огнем очага, и с двурогими вилами «ук», которыми ставились на этот огонь тяжелые горшки с промытым рисом.
Хироко переплела волосы, заколов все три косы в высокую прическу, которую носили ран – Не Успевшие Замуж, Вечные Невесты, Всегда Оплакивающие. Невероятное количество почтительных прозвищ прикрывали извечную насмешку людской молвы над теми, кто согласились носить этот титул. А анекдотов о ран ходило больше, чем о вдовицах.
Хироко не волновали слухи и пересуды. Статус ран давала ей право на небольшой пансион – до недавнего времени их единственное с бабушкой денежное довольствие – и право не искать внимания женихов еще семь лет.
Листопад стих, и только белые крапинки на сером полотне неба и темно-зеленом – живой изгороди радовали глаз в небольшом, но запущенном садике. Молодая женщина любила помечтать, как весной она подрежет ветки низкорослой пихты, выложит камнями ложе ручейка, высадит кусты пиона.
Пока Ясуми-тан мелко секла зажаренное яйцо и лук для неизменной рисовой похлебки, ее внучка приготовила чай. Кухня тоже поражала размерами – в ней помещались не только очаг и холодильник, но еще два стола. И женщины впервые за много лет не задевали друг друга локтями.
Позавтракали они, не торопясь, но быстро. После Ясуми-тан собиралась разобрать полустертые иероглифы очередного списка эпохи Чау, а Хироко пора было на работу.
Место егеря в местном лесу чаще бывало вакантным, нежели занятым. Тамошний Лесовой был духом сильным, но скандальным. И вдобавок любил устраивать людям мелкие пакости – плутали в бору, как нигде на Побережье, и подгнившие деревья падали на зазевавшихся сборщиков ягоды чаще обычного.Перед тем, как тропа ныряла в чащу леса, она огибала покатый валун, сейчас блестевший из-за тающего снега. Хироко привычно положила на мокрый камень подношение Лесовому. Подношения Дух Леса принимал охотно, но злобствовал после этого не меньше.
Женщина оглянулась на поселок – Дровяные Мостки были уже укрыты снежными лоскутиками – и шагнула под тяжелую сень сосен, где правила еще Хозяйка Осени, Ляо-Лою. Клен алел флажками листьев, как будто собирался обложить всех волков на свете, и хотя ягодки желтянки стали почти прозрачными, по кустам пробежала белка с не поседевшим еще хвостом.
Хироко начала пробираться через бурелом. Сухие веточки тут же стали колоть ее лодыжки, а одна, особо сердитая, чуть не порвала рукав платья.
Работа егеря была несложной – разложить соляные сосульки для оленят, считавших себя к осени уже полноправными бойцами, насыпать зерна для вечно голодных сосновок и синиц, топориком иссечь сухостой, чтобы он скорее упал на землю и сгнил, давая пищу бесчисленным жучкам.
Больше всего хлопот Хироко доставляли деревья – в лесничестве требовали, чтобы она постоянно отбраковывала больные и старые стволы, дабы те «не создавали экологической опасности для здоровых особей». Ей даже выдали инструмент с полой иглой для сбора образцов – но тот так и валялся под крыльцом снятого в аренду дома.
Молодая женщина просто подходила к шершавому стволу и клала обе ладони на красно-коричневую кору. Усталое дерево отзывалось мелкой дрожью, славно старое изношенное сердце едва успевало прокачивать кровь. Крепкие сосны гнали в ладони почти ощутимую волну тепла и уверенности.
Сегодня Хироко прошла довольно большой участок леса прежде, чем ей перестали попадаться оставленные ею же самой номера на стволах больных деревьев.
Звериная тропа постепенно завела егеря в овраг, поросший жухлым папоротником, где сосны были выше, тоньше и узловатее. К удивлению Хироко тут старых деревьев было меньше, зато она то и дело перебиралась через поваленные стволы, над которыми уже трудились сонные древоточцы.
Она обернулась на шум и замерла. Громадный, почти на голову выше человека, олень нагнул острые длинные рога и двинулся на нее, как крестьянин с вилами – на зарвавшегося сон-сея. Хироко отступила на шаг, чуть не споткнулась о трухлявый остов сосны, а потом поймала взгляд зверя. Женщина смотрела в черный глаз зверя, как в зеркало, видя в нем всю себя. Олень почти минуту терпел ее суровый гнев, а потом помотал короной рогов и пошел вбок, начал тереться о ствол ближайшей сосны, и та вдруг накренилась, накренилась и упала на крепкие сучья соседок, выворотив из земли подгнившие корни.
Хироко тоже боком вернулась на старую тропу и вскоре выбралась из душного даже осенью оврага.
– У-да-хэ! – громко позвала она. – У-да-хэ!
Лес притих.
-Уу-дааа-хээээ!!
Когда сердце отстучало ударов двадцать, из подлеска вышел, косолапя, подросток с темным, как у оленя, взглядом, в котором нельзя было прочитать никаких человеческих чувств.
– У-да-хэ, ю карги…
– начала Хироко запальчивую речь, в которой сообщила, что сечь надо таких бесцеремонных духов бамбуковыми розгами, вымоченными в морской воде, что она работает-работает, а уважения не видит, что она непременно пожалуется богине Во, а, может, даже и богине Хэнь, и тогда ему не то, что пару не встретить, а не пустят его лет пять в Чертоги на обеды, и вообще Лабиринты по нему плачут.
Лесовой дернул плечом и скрылся в подлеске.
Хироко выдохнула и села на очередной мокрый валун.
Лес молчал.
Потом где-то несмело стрекотнула сорока, и как начала трещать, как начала трещать…
Белка с седыми ушами спрыгнула почти на колено женщине и стала закапывать орех у самого носка замшевого сапожка.
Хироко поднялась.
Она поняла, что ее отповедь возымела действие, когда очередная ветка, неминуемо зацепившаяся бы за ее подол, вдруг качнулась, будто отведенная порывом ветерка.Хироко обмакнула волосок кисточки в алую тушь и аккуратно вывела иероглиф своего полного имени в конце документа, составленного лучшими юристами «Суруки».
Соглашение об усыновлении племянников покойного сон-сея Юраки Чонтэ было оформлено в лучших традициях Империи, складывавшихся не одну сотню лет. Количество пунктов возрастало год от года, и теперь документ представлял собой многостраничную брошюру.
Тяжелая печать опустилась на едва высохшую подпись. И Хироко облегченно вздохнула – долгие дни, проведенные в бесконечных юридических инстанциях, остались позади.
Оставалась последняя часть церемонии. Глава Юристов вручил женщине треугольный пергамент, на котором два малыша запускали воздушного змея.
Ласков ли ветер
К детским забавам?
Ввысь улетает змей…
Ритм грешил неточностью, но у юридической гильдии в последние месяцы было столько работы, что жрицы храма Нэни, Праматери, едва успевали составлять положенные церемонные трехстишия.
На свитке, который Хироко подала высокому человеку в зеленой мантии, котенок лакал молоко из чашки, а на ее краю примостился воробей, нацелившийся на кошачий ус.
В стужу
Нянька молоко согревает
Детям.
Бабушка двух сорванцов, которые носились сейчас по зимнему саду на двадцать восьмом этаже, вздохнула – не то облегченно, не то обреченно. Будущее ее внуков навсегда переходило в надежные руки молодой женщины.
Хироко подняла голову и увидела сквозь стекло потолка тусклое зимнее солнце в золотом ободе света.
Теперь Хироко просыпалась каждое утро от стука крохотных деревянных подошв и приглушенной возни на верхнем этаже. Детям отдали мансарду, которую они быстро превратили в подобие логова Крэньшу одновременно с сорочьим гнездом. Молодая женщина довольно скоро отказалась от попыток навести в ней хотя бы видимость порядка. Только иногда Ясуми-тан, крадучись, ухитрялась вынести с мансарды особо грязный пенек с длинными корнями, похожими на черных червей, или найденное на улице колесо от самоката.
Хироко быстро переоделась в костюм Доранки – непослушной сестрицы Путцигеля, скрыв черные волосы под рыжим париком с парой вшитых остреньких ушек. Подарки были приготовлены заранее, и когда бабушка ввела Юсси и Тагочи в парадную залу, на столе рядом с маленькой елочкой и засахаренными фруктами лежала груда нарядных свертков.
Обычай отмечать Уход Зимы был завезен в Империю с Материка в прошлом столетии, но прижился удивительно быстро, обрастая местными особенностями – приношениями Зимнему Деду, игрой в снежки и непременной пляской с колокольчиками, чтобы отогнать хаймери, дунху и прочие колдовские наваждения.
Дети смотрели на Хироко удивленно и настороженно – а вдруг это все-таки Огненная Дева приняла обличье их любимой тети, а не наоборот.
Наконец все подарки были развернуты, фрукты съедены, и дети теперь скакали – Тагочи на одной ноге – вокруг стола с елкой. Искусственные иголочки той топорщились от колокольного звона. Юсси трясла свой медный бубенчик неистово, не выпуская при этом заводную куклу, которая умела петь песенки и звонко смеялась, когда ей чесали пятки.
Хироко тоже попрыгала с колокольчиком, а потом выскользнула в свою спальню.
Привести себя в человеческий вид было делом пары мгновений. Женщина провела щеткой по спутанным волосам и поразилась своему отражению в зеркале – неужели и вправду Огненная Дева добавила краски ее бледным щекам?
В зале раздался грохот упавшей елки, через один удар сердца дом был оглашен басистым воем Юсси. Почти одновременно с ним звякнул телефон, а кукла завела «Зимнюю песенку».
Хироко толкнула легкую перегородку из стеблей молодого бамбука и подхватила девочку на руки, укачивая и приговаривая. Малышка успокоилась вместе с куклой, которая наконец допела и теперь аплодировала самой себе. Юсси не ударилась, а просто испугалась, но утешаться она любила долго и обстоятельно.
Ясуми-тан тем временем водрузила елку на место.
И только после этого молодая женщина прочитала сообщение из лесничества о «наградных за преданную службу и в честь праздника».
В город засобиралась даже бабушка. Она решила заглянуть в новую свиточную лавку. Что уж было говорить о детях?
Юсси и Тагочи безропотно съели рисовую кашу с остатками сливового джема, и снежками во дворике побросались только ради утешения Хироко. Их манили огни столицы.
Зато на перроне малышей пришлось за шиворот вытаскивать из ледового замка, сооруженного муниципалитетом Мостков ради праздника Ухода Зимы – лед привозили из того же Города и покрывали рыбным клеем, чтобы сооружение не растаяло.
Поэтому в вагон быстролета маленькая компания заходила последней. Хироко почтительно подсадила бабушку, поставила на подножку Юсси, подождала, пока Тагочи заберется сам.
За ее спиной чмокнула дверь, и женщина пошла в глубь салона.
Первым она встретила темный взгляд подростка. Потом женщине подмигнул цветущий юноша, в чьих розоватых волосах были видны следы от брошенных снежков. Узколицая красавица смерила ее высокомерным взглядом, зато толстушка в узорчатом халате-сим, криво подвязанном, наоборот радушно улыбнулась.
А седоусый старик в шляпе из рисовой бумаги похлопал по сиденью, приглашая Хироко присесть рядом с собой. Лето 2003 – лето 2005.